Я здесь живу...

Прошедший год был небогат культурными событиями и впечатлениями: этот неожиданный концерт стал одним из них.

Дорога до Новгорода в утренних ноябрьских сумерках, в густом непроглядном тумане, из которого нехотя и лениво выплывают навстречу сиротливые опушки, покосившиеся домишки, ржавые вагоны– прекрасная иллюстрация к симфониям Рахманинова. Нет-нет, да и вынырнет из небытия на заброшенном полустанке неприкрытая балабановщина. И она тоже – часть рахманиновской России, сиротливой и неустроенной.

От симфонии ждёшь ясности, прозрачности, внятности, но но где же их взять?.. И даже наутро после концерта хотелось тряхнуть головой и сбросить этот морок.

Возможно, симфонии Рахманинова слишком сложны. Может быть, они относятся к музыке для музыкантов. Они не у всех на слуху и не очень популярны. Я допускаю, что вторая симфония не была достаточно продумана дирижёром и отрепетирована оркестром. Но не до такой же степени…

Третий концерт я люблю больше второго. Дмитрий Шишкин – совсем не позёр, его игра отличается строгой сдержанностью, напрочь лишена манерности и погони за дешёвыми спецэффектами. И ещё у него редкое умение исполнять концерт так, чтобы рояль не звучал отдельно, выделяясь на фоне оркестра, а составлял с ним единое целое. По крайней мере, в некоторых фрагментах я поймала себя на мысли, что это звучало именно так.

Не могу сказать, что я слышала Дмитрия Шишкина в очень разнообразном репертуаре, но всё, что знаю, вызывает интерес и желание снова пойти на концерт. Наверное, это и есть самое главное.

Алла Шелест, будучи с театром в эвакуации, сочинила номер на двенадцатый этюд Скрябина. Своей экспрессивностью он не уступал музыке, требовал неимоверного напряжения сил, но был прохладно и с недоумением встречен публикой. Станцевав его буквально пару раз, Шелест от идеи отказалась, а хореография была безвозвратно утеряна.

Я часто пытаюсь представить себе, что это могло бы быть, и меня не отпускают ни ставший навязчивой грёзой танец, ни сам этюд. Мне кажется, это было гениально.

И всё же мне попался ещё один изумительный эпизод!..

- Я тебя ненавижу! – крикнула она. – Видеть тебя больше не хочу! Ноги моей не будет в вашем паршивом городишке! [Это про Неаполь, если что.]

- Очень хорошо. До конца лета можешь оставаться тут, если бабка с дедом раньше не прогонят.

- А потом?

- В сентябре приедешь домой, вернёшься в школу и будешь учиться. Жить с Рино будете у нас, пока он тебе не надоест.

Она смотрела на меня в растерянности, не веря своим ушам. Последние слова я произнесла так, будто речь шла о самом страшном наказании.

- Правда?

- Правда.

- Он мне никогда не надоест.

- Посмотрим.

- А тётя Лина?

- Тётя Лина не будет против.

- Я не хотела обижать Деде. Просто я люблю Рино, мам, так уж вышло.

- Вышло, и ещё тысячу раз выйдет.

- Неправда.

- Тем хуже для тебя – значит, будешь любить Рино всю жизнь.

- Шутишь?

Что бы ни пела Рене Флеминг, слушать её – всегда огромное удовольствие. Отточенное до совершенства мастерство, тонкое чувство стиля, прекрасные артикуляция и фразировка, продуманность каждой интонации, и даже если возраст даёт себя знать, он не портит: исполнительская культура высочайшего класса. Уходящая безвозвратно.

Надо сказать, что в случае с Рене и картинка доставляет не меньше радости: она держится свободно, уверенно, естественно, излучает свет и море положительной энергии. Наверное, именно для этого в нашей жизни и существует искусство.

- Мама, а ты знаешь, что тётя Лина спит с Энцо, хотя они не женаты?

- Кто тебе это сказал?

- Рино. Энцо ему не отец.

- Это тоже тебе Рино сказал?

- Да, но тётя Лина подтвердила и всё мне объяснила.

- Что объяснила?

Она напряглась, пытаясь понять, сержусь я или нет.

- Рассказать тебе?

- Давай.

- У тёти Лины есть муж, как у тебя, его зовут Стефано Карраччи, он и есть папа Рино. Потом она стала жить с Энцо, Энцо Сканно, они спят вместе. Всё как у нас. У нас есть папа, его фамилия Айрота, но спишь ты с Нино, Нино Сарраторе.

Я улыбнулась:

- И как только ты запомнила столько фамилий!

- Тётя Лина говорит, что глупости все эти фамилии. Рино появился из её живота, живёт с ней, а фамилия у него Карраччи, как у отца. Мы вышли из твоего живота, живём с тобой, а не папой, а фамилия у нас Айрота.

- Ну и что?

- Ну как же ты не понимаешь, мама! Если кто-то говорит про живот тёти Лины, он скажет, что это живот Лины Черулло, а не Стефано Карраччи. А твой живот – это живот Элены Греко, а не Пьетро Айроты.

- И что из того?

- А то, что было бы правильнее, чтобы Рино был Рино Черулло, а мы – Деде и Эльза Греко.

- Это ты так решила?

- Нет, тётя Лина так говорит.

- А ты что думаешь?

- Я с ней согласна.

- Правда? Уверена?

- Правда. Совершенно уверена.

Эльза, видя, что мы не ссоримся, решила вмешаться:

- Мам, она всё врёт! Она сама сказала, что, когда выйдет замуж, будет Деде Карраччи!

- Сама ты врёшь! И вообще замолчи! – крикнула Деде.

- Почему Деде Карраччи? – спросила я Эльзу.

- Потому что она хочет выйти замуж за Рино.

- Тебе нравится Рино? – спросила я Деде.

- Да, – ответила Деде задиристым тоном. – Даже если мы не поженимся, будем спать вместе.

- С Рино?

- Ага, как тётя Лина с Энцо. И как вы с Нино.

- Мам, ты ей разрешишь? – ошарашила меня Эльза.

*     *     *

Это, без сомнения, лучший эпизод тетралогии.

Фортепианный Равель прекрасен, когда нежишься, закрыв глаза, под лучами последнего августовского солнца, и нет ни одной ясной мысли, ни одного понятного чувства, ни одного сколько-нибудь определённого желания. Полутона, недоговорённости, обрывки воспоминаний, осколки фраз – смута, царящая в голове, отключает сознание и здравый смысл.

“Гробница Куперена” или “Отражения”, “Ночной Гаспар” или “Благородные и сентиментальные вальсы” притягивают своей бесконечностью, тем, что длятся без начала и конца, не останавливаясь, не прерываясь.

Иногда кажется, что незнакомых имён уже не осталось, и каждый раз, когда это подозрение опровергается, охватывает безумие познания неизвестного прекрасного.

Вынужденная изоляция и перетекание культурной жизни в интернет-пространство сформировали устойчивое отторжение заполонивших социальные сети онлайн-трансляций и записей, настолько сильное, что даже нет сил заставить себя просматривать афиши и анонсы. Постепенное возвращение к нормальной жизни этому тоже пока, как ни странно, не способствует, но надо с чего-то начинать.

Metropolitan Opera со своей серией Live in Concert подвернулся, как всегда, кстати. Как и Йонас Кауфманн.

Я не во восторге от концерта, хотя пару раз мена накрыл восторг от возвращения к тому, что являлось значительной частью моей жизни, но пропало из неё почти на полгода.

Напряжение, с которым Йонас поёт, стало ещё слышнее: из пения ушли естественность и свобода. Возможно, дело в драматическом репертуаре, в том, что концерт под рояль (замечательный Хельмут Дойч), в длительном перерыве (хотя напряжение появилось до него). Мне стало тяжело его слушать.

Тем не менее, я рада, что снова чуть-чуть ненадолго погрузилась в мир оперы и классической музыки.

И, конечно же, я засвидетельствую своё почтение 1 августа обворожительной Рене Флеминг и отдам ей дань восхищения и обожания, которых она, без сомнения, заслуживает.